Книга Сергея Е

Приложение rubuki для:

Сергей Е. Образцов “По ступенькам памяти” - вы можете бесплатно читать “По ступенькам памяти” на нашем ресурсе. Чтобы читать онлайн книгу Сергея Е. Образцова “По ступенькам памяти”, необходимо загрузить ее на сайт в формате ePub (скоро также станут доступны форматы txt и fb2). Текст произведения вы сможете просмотреть с любого компьютера и мобильного устройства. Чтобы скачать “По ступенькам памяти” Сергея Е. Образцова, нужно зарегистрироваться у нас и перейти по соответствующей ссылке, если она имеется в наличии. Мы приглашаем всех гостей сайта читать “По ступенькам памяти” Сергея Е. Образцова и обсуждать ее.

ИЗВИНИТЕ РАЗДЕЛ НЕДОСТУПЕН

Зарегистрируйтесь, и в ближайшее время мы отправим Вам приглашение.

Сайт находится в бета тестировании.

Чтобы запомнить Ваше желание, необходимо зарегистрироваться или войти.

• загружать, хранить и читать книги из собственной библиотеки,
• составлять списки к прочтению,
• обсуждать любимые книги и авторов.

Журнальный зал

Шарик на пальце

С.В. Образцов. По ступенькам памяти. — М. Время, 2002. — 320 с.

Вот уже десятилетие все куклы России оплакивают своего повелителя. С его уходом печально знаменитое “незаменимых у нас нет” обернулось саркастическим: “Теперь, кажется, действительно незаменимых нет”.

Писать об Образцове в критическом жанре нелегко. Сам он был читателем своенравным и отчаянно спорил с Гончаровым и Айвазовским, Есениным и Горьким. В какой “тайной свободе” нужно было воспитать себя, чтобы в семидесятые годы кинофильмами оспаривать горьковское “Жалость унижает”. Сам был рецензентом, всю жизнь одержимо коллекционировавшим не только рыбок и кукол, но и впечатления от книг, спектаклей, живописных полотен.

Сейчас много говорят о таком влиятельном культурном явлении, как “американская мечта”. Воспоминания Образцова — это учебник по российской и советской мечте. По учебнику мы видим, как он умел мечтать, умел увлекаться, умел жить весело, полнокровно. Во всех начинаниях был так победителен, что многие подозревали: волшебник. Он и звезду героя получил первым в артистическом мире. И оставался беспартийным, что сделало для него невозможной эффектную сцену с сожжением партбилета. В книге Образцова описана не менее эффектная, хотя и не публичная сцена: узнав о награждении Звездой Героя, режиссер весь вечер чокается с телефонной трубкой, когда звонят с поздравлениями. Разнообразие приемов Образцова простиралось от шарика на пальце до гроссмейстерской организации масштабных кукольных спектаклей. Воспоминания Образцова — это книга успешно реализовавшегося таланта. Конфликтного, на все имеющего свое мнение, но умеющего жить в ладу с обществом, с действительностью. Думаю, у нас немного таких книг и таких судеб.

Первое впечатление от воспоминаний Образцова сродни впечатлениям от его былых авторских концертов: избыток энергии, которую рачительный хозяин тут же созидательно использует. Хозяином называли его и в театре, и это не означало диктаторских амбиций. Евгений Шварц вспоминал: “. образцовские актеры непрерывно вглядываются в образцовские работы и очень часто вступают с ним в пререкания на высоком уровне. Все это хорошо показывает, что в театре идет богатая духовная жизнь. И Образцов в этих спорах выступает как первый среди равных — только как один из участников, пусть самый сильный, единого коллектива. Он не применяет никаких административных мер. А так как голова у него отлично разработанная, он побеждает в большинстве случаев”. Очень точная характеристика — побеждает за счет “отлично разработанной головы” — и становится хозяином положения. Он так и был прозван в театре — хозяином.

И литературный стиль Образцова выразителен: мы видим человека, спешащего убедить нас и потому то жестикулирующего словами, то упрощающего свои сентенции. Он стремится к полной ясности, варьируя на разные лады свои любимые построения. Стремится быть эффективным, полезным. Чем-то его язык, его страстная ирония напоминает Шкловского, и уж точно он из литературы двадцатых. Вот Образцов рассказывает о замысле проблемного документального фильма и в диалоге очень ярко передает свой собственный, полный подтекстов характер. Для фильма Образцов беседовал с уголовниками, которые с детства издевались над животными: “Мы пришли в камеру и спросили: “Так это у вас произошло?”. Они сказали: “Так”. Мы сказали: “А можете ли вы про это кинозрителям рассказать, чтобы другие по вашей дороге не пошли?”. Они сказали: “Можем”. В этом весь максимализм Образцова, вся вера в то, что уж он-то с его энергией непременно сможет что-то исправить, повлиять на ситуацию — спектаклем, фильмом, книгой. Короткие предложения напоминают устную речь — монолог. При этом автор с удовольствием перевоплощается в разных рассказчиков, как перевоплощался он в своих кукольных героев, держа их собственными руками. И у каждого рассказчика — свой ракурс, свой взгляд. Рассказывая о своей юности, он превращается в себя юного, снова смотрит в мир воспоминаний прежними глазами. При этом проявляется еще один тип артистизма, свойственный Образцову, — артистизм литературный.

Если смотреть на “Ступеньки памяти” с обывательской точки зрения, покажется, что автор очень любил прихвастнуть. Например, о своей книге “Эстафета искусств” он простодушно говорит: “Красивая книга. Только что вышло второе издание. Еще красивее, чем первое”. Или — не забывает сообщить, как Джульетта Мазина на вопрос “Что вам понравилось в Советском Союзе?” ответила одним словом: “Образцов”. Но только это не хвастовство, это — кураж артиста, которому интересно столь многое, что он верит и в подобный интерес зрителя и читателя. Да, кого-то образцовский эгоцентризм может раздражать, но поклоников всегда будет больше; секрет успеха нашему кукольнику был известен смолоду.

Рассказывая о своей военной одиссее, когда он учил офицеров делать антифашистские кукольные репризы и сам давал концерты и для детей войны, и для солдат, Образцов убеждает и себя, и читателей: “Хорошо, что и здесь мы оказались нужны. Очень нужны. Действительно, очень нужны”. Сейчас, когда я слышу сообщения о том, как московские подростки до полусмерти избивают своих чернокожих сверстников, наваливаясь впятером на одного, виновного только в “неправильном” цвете кожи, я вспоминаю добрый смех когдатошних московских детей на образцовские репризы с куклой-негритенком. И я понимаю, что сейчас и здесь он оказался бы нужен. Очень нужен. Действительно, очень нужен. Ведь он учил доброте и жалости, не боясь показаться скучным резонером. Да разве по-резонерски сейчас звучат слова: “Упал дом. Жертв мало. Один человек. Ну а если этот один человек ваш ребенок? Или ваша жена? Или ваш отец? Вы же не скажете тогда, что жертв мало? Может быть, это все, что есть в вашей жизни!”. Долго еще будут актуальны эти слова, которые Образцов назвал “страшной правдой”. Эту главу “Ступенек” можно хоть сейчас выводить на “видеосуфлеры” дикторов наших телевизионных новостей. Одним из первых Образцов пытался осмыслить все соблазны нового века, века информации. Он изучал феномен телевидения, изучал массовую культуру. И блестяще пародировал ее и в “Необыкновенном концерте”, в “Дон Жуане”, в других “взрослых” кукольных спектаклях, которые не стареют.

В современном мире, в его тенденциях Образцова устраивало далеко не все. Он не хотел быть конъюнктурно современным, как многие молодящиеся ветераны сцены. “Мода во всяком искусстве, не только театральном, — всегда плохо. Всегда штамп. А что в искусстве может быть опаснее штампа? Это ведь злокачественная опухоль. Рак. Надо удалять”. И он не боялся признаться в том, что не выносит эстетизации насилия. Не принимает игры, презирающей человеческую жизнь. Вот молодой индиец прыгает вниз головой с кирпичной стены и попадает в яму с водой. В случае промаха — смерть. Публика приходит посмотреть на эти прыжки. Образцов не скрывает: “Я не осуждаю этого парня. Жить-то надо. Ну, а те, кто платит ему за это, считают себя благодетелями. Дали заработать бедному человеку, а по существу — они просто сволочи. Им интересно, промахнется он или нет”. Сколько злободневных ассоциаций рождается у нас после этого сюжета. Сейчас во всем мире говорят о политкорректности, о самоцензуре художника, об информационной безопасности. Образцов разглядел мировую проблему в нехитрой провинциальной потехе. Он предчувствовал зарождение конъюнктуры и предупреждал о ее опасности со страстью художника и общественного деятеля. Именно так писали о нем в энциклопедиях: художник и общественный деятель. В этом простом определении — не только анкетная правда, но и большой урок.

Итак, воспоминания артиста и общественного деятеля. Сейчас у нас много прославленных телевидением деятелей, они любят присоединяться к разным партиям, толкаться на фуршетах и играть в телевизионные викторины. Среди них немало снобов, есть антисемиты, попадаются нигилисты. Некоторые напоминают конферансье Апломбова из “Необыкновенного концерта”. Имеются диссиденты и богомольцы, патентованные западники и почвенники. Всякого добра хватает. И всех объединяет одно: они играют в третьей лиге. Образцов всегда играл в высшей. И когда такой крупный художник, как Сергей Образцов, становится общественным деятелем, он остается свободным человеком и не пополняет “жадною толпой стоящих у трона”. Это простой и ясный урок для всех читателей “Ступенек”.

Сейчас книги Образцова переиздаются нечасто (эта — первая за двенадцать лет). Он как будто выпал из культурного обихода, оставшись лишь в учебниках по истории театра и, конечно, в театре своего имени. Этим несправедливым забвением мы обкрадываем себя. Сейчас, после смерти Сергея Владимировича, у нас немного более важных и интересных тем, чем осмысление этого явления. Думаю, книга “По ступенькам памяти” поможет в этом. А фотография с шариком на пальце, на которой кукольник запечатлен молодым, давно стала символом нашего кукольного театра, его знаком качества. А ведь этот театр — как зернистая икра, Большой балет, космос. Лучшее, что есть в России. И заслуженное, сработанное, а не в магазине купленное.

И еще. Сейчас издается немало мемуарной литературы разных эпох. В книге Образцова не найти жалоб на скупые командировочные, на тупость начальства и женскую вероломность. Все это, конечно, было и в его жизни. Но он написал “Ступеньки” как художник, а не папарацци собственной жизни. Все впечатления жизни были им творчески переработаны и литературно организованы. Пирожков с сырым мясом Образцов не выпекал, он был великим поваром.

Мне кажется, если мы вглядимся в мир “Ступенек памяти”, то получим информацию насущной важности, самую актуальную для нас нынешних. Как говаривал Образцов, если долго смотреть в кофейную гущу, можно увидеть жениха.

Читать образцов по ступенькам памяти

"Заметки вашего современника".

Второй том (1970-1983) «Заметок» охватывает 70-е, «застойные», годы прошлого века, которые, впрочем, были и не такими уж «застойными» для Ярослава Голованова. Среди записей тех лет: восхождения на камчатские вулканы, поездка в Японию на Всемирную выставку, размышления о чувствах растений, «пришельцах», Бермудском треугольнике, таинственном африканском племени дагонов, чудовище Несси, полет в Сингапур и на Филиппинские острова, осмотр научных центров США, начало путешествий по землям Нечерноземья, репортажи из Хьюстона во время полетов русских и американцев по программе «Союз» — «Аполлон», продолжение работы над главной книгой «Королев. Факты и мифы» и сотни других, самых разнообразных и неожиданных заметок, фактов, наблюдений, цитат.

В третьем томе (1983-2000) Ярослав Голованов, уже зрелый многоопытный журналист, но по-прежнему его интересуют самые разнообразные и неожиданные вещи. Здесь и расчеты скорости роста ногтей, приключения на Соловецких островах, наблюдения над собственными детьми, завершение путешествий по Нечерноземью, командировка в Афганистан, финал работы над главной книгой — «Королёв. Факты и мифы», жизнь в Чикаго, поездка на Байконур через 22 года, Германия, Италия, Франция, Люксембург, «Арзамас-16» и академик Харитон, критика гримас «перестроечных» лет и размышления о жизни и смерти накануне своего 70-летия.

Именем замечательного обозревателя «Комсомолки» Ярослава Голованова названа планета!
Это событие совпало с завершением публикации «Заметок вашего современника» - сегодня мы печатаем последнюю страницу из 120-й записной книжки. Но приглашаем вас, дорогие читатели, продолжить диалог с Головановым (15.03.2001г).

Ярослав Голованов:
Я уже купил блокноты для новых «Заметок вашего современника»
- Ярослав Кириллович, известно, что журналисты терпеть не могут что-то писать, если это не заметки в газету. Как вас угораздило столько лет вести записные книжки, по сути, дневник, да еще и отважиться их напечатать?!
- Я уже говорил в самом начале публикации «Заметок», что вовсе не предполагал их публиковать. Когда умер Сталин, я почувствовал, что надо описать все события, с этим связанные. Я был тогда студентом ракетного факультета МВТУ им. Баумана, не думал ни о какой журналистике, просто ощущал потребность как-то самовыразиться. А потом уже пошло-поехало.
В конце 1997 года мне захотелось привести свои записи в порядок, оставить их своим детям. Но, прочитав их в рукописи, дети и друг Чудецкий (о котором я часто вспоминаю в «Заметках») убедили меня попробовать опубликовать. Одну из записных книжек я попросил прочесть главного редактора «Комсомольской правды» Владимира Сунгоркина, и он решил, что «газете это нужно».
- «Резал» главный записи?
- По-божески. Никаких острых конфликтов не было. Примерно 70 - 80 процентов текста шло в газету.
- Точку поставили? Или все-таки новые записные книжки уже прикуплены - на будущее?
- Прикуплены. «Комсомолка» сделала «Заметкам» замечательную рекламу. Но, конечно, мне хотелось, чтобы их напечатали полностью. Поэтому я издаю их в виде трехтомника.
А записи я продолжаю и буду продолжать в будущем. Может, через год-два попробую сделать продолжение.
- У вас замечательная дочка, сыновья не бесталанные. С Василием, например, я знаком, вместе работали в одной из газет. Он пишет отменно. Как самые ближайшие потомки читали ваши «Заметки»? Не иронизировали.
- Дети меня поддержали! Василий - тоже журналист - сказал, что это, возможно, лучшее, что я написал. Но он не читал моего «Королева. Факты и мифы». Эту книгу я считаю главным делом своей жизни.
- Самая лестная оценка от читателей?
- Одна из моих читательниц написала, что в «Заметках» я создал новый литературный жанр. Это очень высокая и очень лестная для меня оценка.
- А «по шее» от них получали.
- Ох, крепко мне досталось от читателей, когда я опубликовал заметки о сталинградском мемориале. Я понимаю, насколько важен этот мемориал, как помогает он воспитанию в наших людях, особенно у молодежи, патриотизма. Но я-то писал о чисто художественных решениях этого памятника, созданного скульптором Вучетичем, а решения эти, как мне кажется, заслуживают критики.
Но вообще я получил несколько сотен писем, и в подавляющем большинстве они были доброжелательными, за что я сердечно благодарю своих читателей!

Это событие совпало с завершением публикации «Заметок вашего современника» - сегодня мы печатаем последнюю страницу из 120-й записной книжки. Но приглашаем вас, дорогие читатели, продолжить диалог с Головановым

Хочу предложить вашему вниманию книгу
Ирина Винокурова. "Всего лишь гений. " Судьба Николая Глазкова
Серия: Диалог. Издательство: Время, 2006 г.
http://www.ozon.ru/context/detail/id/3004514/

Купить книгу «"Всего лишь гений. " Судьба Николая Глазкова» автора Ирина Винокурова и другие произведения в разделе Книги в интернет-магазине OZON.ru. Доступны цифровые, печатные и аудиокниги. На сайте вы можете почитать отзывы, рецензии, отрывки. Мы бесплатно доставим книгу «"Всего лишь гений. " Судьба Николая Глазкова» по Москве при общей сумме заказа от 3500 рублей. Возможна доставка по всей России. Скидки и бонусы для постоянных покупателей.

Книга Ирины Винокуровой — о том же, о чем глазковские стихи. Это не “литературная биография”, а биография в полном смысле этого слова. Впрочем, не без литературоведческих открытий. Ирина Винокурова не просто констатирует преемственность Глазкова по отношению к футуристам, но считает его поэзию отправной точкой более поздних направлений — соц-арта и концептуализма. Что, в общем-то, и раньше было понятно, но впервые это положение сформулировано и убедительно аргументировано именно Винокуровой и именно здесь.

В московский литературных кругах у Николая Глазкова была настоящая слава, и длилась она не одно десятилетие. Этой славой поэт был обязан своим ранним стихам, написанным в конце 1930-х и в 1940-х и резко расходившимся с официальным каноном.

Не имея возможности напечатать эти тексты. Глазков распространял их в виде самодельных сборников, на обложке которых стояло слово "Самсебяиздат". Позднее Глазков его сократил, превратил в "Самиздат", став изобретателем столь знаменитого впоследствии термина. Эта книга - первая монография о Николае Глазкове. В ней идет речь о человеческом и творческом подвиге поэта, впечатляющем не только своей исключительной дерзостью, но и своим значением для судьбы отечественной словесности. "Случай" Глазкова, выходящий за рамки любых привычных схем, вносит важные коррективы в картину литературного ландшафта эпохи, ее самых мрачных и бесплодных лет.

http://www.library.ru/2/lit/sections.php?a_uid=62
Николай Иванович Глазков родился 30 января 1919 г. в городе Лысково Нижегородской губернии. Его отец (репрессированный в 1938 г.) был адвокатом, мать – учительницей. Стихи Глазков начал писать с самого детства.
В 1938 г. Глазков поступил на литературный факультет Московского государственного педагогического института. Еще с первого курса он получил у одних репутацию гения, у других – шута. Он и его друзья называют себя последователями Хлебникова, «небывалистами».
В 1940 г. Глазков был исключен из института за участие в подпольных литературных вечерах (свою роль сыграло, конечно, и то, что он был сыном «врага народа»). В 1942 г. он окончил Горьковский педагогический институт, работал сельским учителем в Арзамасской области. В 1941–1946 гг. с перерывами учился в Литературном институте им. Горького.
С 1944 г. Глазков в Москве; работает грузчиком, носильщиком, пильщиком дров. Подрабатывает в массовках на «Мосфильме»; позже снимается в эпизодических, но запоминающихся ролях у Андрона Кончаловского («Романс о влюбленных») и Андрея Тарковского («Андрей Рублев»). Тарковский написал специально «под него» роль «летающего мужика» (роль получилась меньше, чем предполагалось, так как Глазков, приземляясь с башни, сломал ногу).
Глазкова не печатают, однако после войны его стихи получают огромную известность среди пишущих и читающих людей. Классическим, в частности, стало четверостишие:

Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый – век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней.

Именно Глазкову принадлежит первенство в создании термина «самиздат». Уже с конца 40-х гг. он печатал на машинке свои стихи, переплетал их и, пародируя названия Госполитиздат, Профиздат и т.д. печатал на обложке Самсебяиздат. В таком виде он дарил и давал читать свои книги друзьям и знакомым.

Товарищи Глазкова – Давид Самойлов. Борис Слуцкий, Александр Межиров – и тогда, и впоследствии подчеркивали, что на них сильно повлияла его поэтика, экспрессия и естественная интонация его стихов. Многие считают, что Глазков стал предшественником таких «новых» поэтов как Пригов и Всеволод Некрасов.

С 50-х гг. Глазков начинает заниматься переводами, в 1957 г. в Калинине (ныне Тверь) выходит его первый сборник – «Моя эстрада». Затем публикуются другие поэтические книги (всего при жизни их вышло более десятка); в 1960 г. Глазкова принимают в Союз писателей. Однако этот «официальный» Глазков оказывается гораздо слабее «самиздатовского». Устав от подпольного бытия, он как бы специально пишет «плохие стихи для печати», иногда на грани пародии на советский стихотворный канон.
Умер Глазков в Москве 1 октября 1979 г.

Станислав Рассадин. Отец Самиздата
К несчастью, Глазков сам покончил со своей уникальностью. Он, доживший до 1980 года, как поэт остался в 30-40-х. Устав от подпольного бытия, начал писать «плохие стихи для печати» и сперва стал «соцсюрреалистическим Лебядкиным» (Лев Лосев о нем), а потом… «Дурацкий колпак прирос к голове» (Самойлов).

Андрей Немзер. И начала произрастать
Николая Глазкова называют «гением» (или просто большим поэтом) и «графоманом» (что, увы, свои резоны имеет). Зачастую эти полярные характеристики произносят одни и те же люди.

Виктор Кузнецов. Беды и победы Николая Глазкова
Он жил так, как может жить только самый свободный из людей – поэт. Не то чтобы его стихи бросали вызов пошлой и подлой реальности, они были просто продолжением неординарной и чистой личности их автора. Каждое стихотворение Глазкова – поступок, каждый поступок – стихотворение. То и другое могло быть менее удачным, но никогда – фальшивым. Естественность – основная черта Николая Глазкова в стихах и в жизни.

Амплуа “последнего футуриста”, выбранное Глазковым, изначально подразумевало громкий, во весь голос, рассказ о себе, навязывание себя миру. А вовсе не напряженное вглядывание в природу человека или культуру. Такое ощущение, что время и пространство Глазкова не интересовали вообще.

Очень жаль, что такой исключительно самобытный поэт известен только узкому кругу литературоведов. Да еще, пожалуй, выделенным четверостишием.

Следующую тему рассказа я хотела бы посвятить Лидии Либединской .

К сожалению, сегодня мало кому известно ее имя, равно как и имя ее мужа писателя Юрия Либединского. А ведь Юрия Николаевича Либединского называют основателем советской литературы. В начале двадцатых годов прошлого века его имя и первая книга "Неделя" были известны не только в нашей стране, но и за рубежом. О дружбе Юрия Либединского с Александром Фадеевым можно прочесть во многих источниках. Недолгое время они были даже родственниками - их женами стали родные сестры Герасимовы, двоюродные сестры Сергея Апполинариевича Герасимова. Затем Юрий Либединский был женат на Марии Берггольц, сестре Ольги Берггольц, в этом браке у них был сын.)

" Урожденная Толстая, Лидия Борисовна Либединская не любила говорить о своем дворянском происхождении, отказалась войти в дворянское собрание, а о родстве с великим писателем могла обмолвиться ненароком, вспоминая, например, как пошутил Михаил Светлов при их знакомстве: "А, это ты - Льва Толстая? Ну, заходи. "

( Отец — из рода графов Толстых, репрессированный за своё происхождение в 1937 году. Мать — писательница Татьяна Толстая, печатавшаяся под псевдонимом Вечерка.)

И все-таки она была настоящей графиней, аристократкой духа, благородство и вместе с тем демократичность в отношениях с людьми были ее стилем. Она прожила долгую, нелегкую, но очень счастливую жизнь. Родила пятерых детей, у нее 14 внуков и 20 правнуков. А друзей вообще не счесть.

Ее открытый дом в Лаврушинском переулке был поистине интеллектуальным салоном Москвы. В Новый год и на Пасху здесь собирались писатели и актеры, старые и молодые, но обязательно порядочные люди. А для детей устраивались пышные рождественские елки, как в старину. Да Лидия Борисовна сама по себе была - праздник. Ее нарасхват приглашали все творческие дома столицы. Если литературный вечер или чей-то концерт вела Либединская, это уже был знак качества. И как легко, как естественно она это делала - хвалила, шутила, желала. Она была как магнит, собиравший вокруг себя талантливых людей. От Сибири до Прибалтики она обогревала своей неиссякаемой доброжелательностью начинающих авторов.

Родилась Лидия Борисовна в 21-м году прошлого века, а ее творческая биография началась. в 24-м году. Да, трехлетняя девочка сочинила такую удивительную сказку, что ее опубликовала "Вечерняя Москва".

А потом, повзрослев, окончив Литинститут, она уже ничего не сочиняла, писала только документальную прозу - реальная жизнь была для нее интереснее всех вымыслов. Вышли ее книги о Блоке, Герцене, Горьком.

Лидия Либединская, - родом оттуда, из Серебряного века нашей культуры. C Цветаевой, Ахматовой, Пастернаком и многими другими знаменитыми современниками Лидию Борисовну связывают личные отношения. Как она умела о них рассказать! Ее память - волшебная шкатулка: стоило попросить, и вдруг вспархивало такое неожиданное, такое драгоценное.

А еще огромная общественная работа. Особенно по созданию литературных музеев. Если бы не она, не появился бы на Сивцевом Вражке в Москве Дом-музей Герцена, не было бы музея декабристов, Дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине.

Она была не просто писатель, она была просветитель. И главный ее вклад в наши литературу, культуру, историю - это сама ее богатая, щедрая Личность."
http://www.rg.ru/2006/05/22/libedinskaja.html

На 85-м году жизни скончалась известная писательница и литературовед Лидия Либединская. Лидия Борисовна писала мемуары о многих своих старших современниках. Среди героев книг Либединской - Марина Цветаева, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Михаил Светлов, Юрий Олеша, Давид Самойлов. Она также известна своими литературоведческими работами и переводами, Будто уплыл от нас светлый остров. Лидия Графова

" Зеленая лампа. Воспоминания."
Самое известное сочинение Лидии Либединской — «Зеленая лампа», — книга воспоминаний, выдержавшая несколько изданий. Ее высоко оценил еще Корней Чуковской, назвав автора «чутким и зорким художником», который «умело воспроизводит дух Эпохи…» Последнее издание книги, отредактированное и дополненное автором, вышло в свет в издательстве «Радуга» в символическом 2000 году; книга как бы подвела черту под историей суетного и трагического века, рассказанной очевидцем и участником событий.

http://www.libex.ru/detail/book216858.html
В "Зеленой лампе", кажется, пульсирует, бьется само время - 20-30-е годы. Семье пришлось пережить в эту пору арест отца Лиды - графа Бориса Дмитриевича Толстого - юриста, сотрудника Госплана, погибшего позже в сталинских лагерях.

В первой части воспоминаний перед читателем живо рисуются события 20 - 30-х годов, шумная, строящаяся Москва, беспокойные школьные годы. Вторая и третья части посвящены Ю.Н.Либединскому, женой и другом которого была писательница. Рассказывая о совместной жизни и работе с Ю.Н.Либединским, автор точными, меткими штрихами рисует портрет писателя, его душевный мир, его творческий путь.

(В новое издание включены детские "Записки бабушки».)
В книге живут и действуют и другие представители старшего поколения мастеров советской литературы - Александр Фадеев, Юрий Олеша, Артем Веселый, Михаил Светлов, Николай Заболоцкий.

Сегодняшнюю программу, я думаю, можно было бы назвать "За одним микрофоном с легендой". Не буду вас интриговать. Лидия Борисовна Либединская. Я думаю, что для наших радиослушателей объяснять не надо и

"Все свободны" - разговор на свободные темы

"Виктор Шендерович. И все-таки. В одном лице внучатая племянница Льва Николаевича Толстого, жена писателя Юрия Либединского, одного из основоположников советской литературы и теща Губермана.

"Зятья в слезах про тещ галдят, а наша - лучше не отыщешь
Ни в Сан-Франциско, ни в Мытищах, ни в Африке, где тещ едят".

Это, как вы догадываетесь, Игорь Губерман.

Вот как это самоощущение - потомка Толстого и тещи Губермана?

Лидия Либединская. Вы знаете, насчет потомка Толстого, как-то у нас в семье не очень принято было гордиться каким-то родством. Отец был - Борис Дмитриевич Толстой, граф, у него были визитные карточки, еще оставшиеся от дореволюционных лет, он приписывал внизу фиолетовыми чернилами: "Сотрудник Госплана РСФСР". Мама ему говорила: "Боря, это плохо кончится". Это кончилось плохо: в 1937 году он был арестован и погиб в лагере.

Что касается Льва Николаевича, то это не совсем прямое родство, но вот дед Льва Николаевича, Илья Андреевич Толстой, которого он обессмертил в образе старого графа Ростова Ильи Андреевича (он сохранил полностью имя и отчество), вот у этого Ильи Андреевича был родной брат, который был родоначальником нашей отдельной линии.
Как известно, Илья Андреевич Толстой был человек очень широкого образа жизни, он, например, белье посылал стирать из Ясной Поляны в Голландию. Но это кончилось плохо. Как известно, и в романе "Война и мир" он совершенно разорился. А потом кончил жизнь казанским губернатором, и вовремя скончался, потому что там шла ревизия и неизвестно, что было бы.

Я думаю, что наш Василий Андреевич был примерно такого же нрава, потому что у нас в семье никогда не было никаких сбережений, нас никогда не волновали дефолты.

Вопрос. Лидия Борисовна, немножечко о фотографии вашей самой первой, где Марина Цветаева и вы, такая молоденькая, и там Мур сидит, он какой-то очень странный. Расскажите, где это было.

Лидия Либединская: Эта фотография сделана 18 июня 1941 года, за три дня до начала войны. Это поэт Алексей Крученых (он тоже на этой фотографии) позвонил мне утром и сказал, что он приглашает. ну, меня он не приглашал, он меня знал с рождения, поэтому разговаривал со мной в повелительном тоне. Он мне сказал: "Купишь две бутылки кефира, два батона хлеба, мы зайдем за Мариной Цветаевой и поедем ко мне на дачу". А дача - это была конура, которую он снимал - когда в Москве было жарко очень сильно, чтобы там ночевать, - в Кусково.

Мы поехали в Кусково, провели там целый день. Я об этом очень много рассказывала, и у меня написано об этом. И когда мы шли в Кусковский дворец, то мы увидели фотографа. Это было очень занятное зрелище. У него был такой задник, ярко раскрашенный, где было все: и море, и горы, и снег, и солнце. Марина Ивановна остановилась и сказала: "Такое уже увидишь только в России". И стоял старенький фотограф, фотоаппарат, накрытый черной тряпкой. Крученых подбежал, нас тоже пригласил - и нас сфотографировали. "Когда будет готово?" - "Будет идти обратно - получите фотографии".

Вот так появилась эта фотография 18 июня 1941 года. И она оказалась исторической фотографией, потому что это последняя фотография Марины Цветаевой. И сын ее там, Мур, который тоже потом погиб. Но у него были еще фотографии, он погиб в 1944 году. Ему было 15 лет тогда, он был какой-то мрачный, сумрачный мальчик. И Алексей Крученых знаменитый, основатель футуризма. Вот такая фотография."

Следующий рассказ – о Павле Григорьевиче Антокольском. Он будет идти от лица внука – Андрея Тоома.

" Мой дед Павел Григорьевич Антокольский (1896-1978), русский поэт двадцатого века, прожил долгую и очень творческую жизнь. После его кончины я начал писать воспоминания, которые были изданы в двух различных редакциях, но под общим заглавием “Мой дед Павел Антокольский” в журнале “Литературное обозрение”, Москва, 1986, вып. 1, стр. 103-109 и в сборнике “Воспоминания о Павле Антокольском”, Москва, Советский Писатель, 1987.

Всё это было ещё при советской власти с её мелочной цензурой, так что многое пришлось оборвать на полуслове. Впрочем, это компенсировалось умением читать между строк, ныне утраченном. Поэтому я решил подготовить новый, более полный текст моих воспоминаний о деде – для нынешней молодёжи, с трудом представляющей себе советские порядки. Однако, это попрежнему в своей основе - личные воспоминания, и за исключением кратких пояснений я не вписываю сюда всего того, что было бы более уместно в историческом или литературоведческом труде. Итак, перед вами – новая, более полная редакция моих воспоминаний о Павле Антокольском, датированная 2008 годом."

«. Меня вообще в нём всегда поражали контрасты между силой и слабостью, тонкостью и слепотой, энергией и беспомощностью.

Первого июля 1976 года, когда деду исполнилось ровно восемьдесят лет, бóльшую часть ярко освещённой сцены большого зала ЦДЛ занимал грандиозный президиум. Сидевшие в нём были похожи на каменных сфинксов. Сбоку, в мягком кресле вполоборота к публике сидел старик с живым лицом в удобном тёмном костюме. Рядом с монументальной глыбой президиума, дед казался несерьёзным, знал это и ничуть не стеснялся.

Он был не каменный, а живой и чуть-чуть смешной. Ему зачитывали поздравления, жали руку, обнимали самые разные люди, и он принимал всё это, казалось, без разбора. Только с одним поздравителем он явно не хотел обниматься, но тот мощным жестом привлёк деда к себе и сдавил в объятиях. С главой издательства «Советский писатель», стремительно взлетевшим ещё в сталинские времена, шутки были плохи. Потом дед рухнул в кресло. Пока произносили хвалебные речи, он понемногу восстанавливал силы. И когда Сергей Михалков, показывая на деда, громогласно заявил: «Вот перед вами сама русская поэзия», – дед уже насмешливо выкрикнул «Она!», напоминая о своём мужском естестве.»

Андрей Тоом "О русской артистической молодежи и ошибках современных литературоведов"
(Образ Павла Антокольского в работах сегодняшних исследователей)
«Новый Журнал» 2008, №252

У каждого из нас есть право защитить честь семьи. Раньше, считая себя оскорбленным, дворянин вызывал обидчика на дуэль. Теперь это не в моде, да и законом запрещено. Но право высказать свою точку зрения, исправить сложившееся общественное мнение, исходя из только тебе доступных семейных преданий и фактов, – это уже не просто за честь вступиться, а восстановить историческую правду, что есть долг человека.

Но не только признание права и долга двигало нами, когда мы решили предложить на суд читателя материал Андрея Тоома, потомка Павла Антокольского. В своей статье Тоом затрагивает очень серьезную и реальную проблему современного литературоведения: насколько свободен исследователь в интерпретации текста? А насколько исследователь профессионально готов к работе с текстами ушедших эпох?
Что скрывать: зачастую не готов. Чувство историзма, мягко говоря, приглушено в эпоху постмодерна. Современные интерпретации зачастую не учитывают конкретный историко-культурный контекст даже еще совсем недавнего прошлого.

" Не так давно, сначала в англоязычном интернете, а затем и в иностранных книгах по русской литературе, я нашел крайне удивившие меня утверждения о гомосексуальной связи двух видных деятелей русской культуры ХХ века: поэта Павла Григорьевича Антокольского (1896–1978) и режиссера Юрия Александровича Завадского (1894–1977).

Я мог бы и поверить этим утверждениям на слово, тем более, что авторы их считаются хорошо известными в профессиональной литературной среде, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что Павел Антокольский приходится мне дедом. Я тесно общался с ним более тридцати лет, после его смерти написал о нем воспоминания, содержащие подробное описание его жизни, характера, привычек (в России эти воспоминания получили широкую известность), – и c полной уверенностью заявляю, что информация эта, мягко говоря, неверна."

(Образ Павла Антокольского в работах сегодняшних исследователей)

Андрей Тоом с 1998 года я работает в Бразилии – сначала в Университете Сао Пауло, теперь – в Федеральном Университете Пернамбуко.

«Хоть я и говорю это шутливым тоном, я – единственный специалист по теории вероятностей во всей северной половине Бразилии.»

На его персональном сайте http://www.de.ufpe.br/

toom вы можете найти многие из опубликованных статей.

Сергей Образцов родился в Москве в самом начале нашего столетия - в 1901 году, и принадлежал к тем гениям, которые пытались очеловечить этот поистине "железный век". Его друзьями, знакомыми, соратниками были. Гордон Крэг, Соломон Михоэлс, Чарли Чаплин, Джим Хенсон, Жерар Филип, Жан-Поль Сартр. Учителями - Станиславский и Немирович - Данченко.

Сергею Образцову было всего тридцать, когда он возглавил театр, в скором времени ставший первым академическим театром кукол. Вид искусства, во все эпохи считавшийся «низовым», уравнялся в правах с «высокими» оперой, драмой и балетом. На спектакли театра Образцова попасть было практически невозможно. На гастролях порой приходилось даже вызывать конную милицию. Не существовало для образцовцев и «железного занавеса». Колесить по миру они начали еще при Сталине.

Образцов прожил на редкость успешную жизнь, полностью оправдавшую значение фамилии. Его самый знаменитый спектакль — «Необыкновенный концерт» — вошел в Книгу рекордов Гиннесса как самый посещаемый спектакль планеты. А количество больших кукольных театров, созданных по модели образцовского во многих странах мира, никто не подсчитывал.

Образцов возглавлял Международную ассоциацию кукольников УНИМА. Получил все возможные премии и награды. Стал первым театральным деятелем, удостоенным звания Героя. Шестьдесят лет руководил своим театром, совмещая посты художественного руководителя и директора, что в те времена было невероятным. Он ставил спектакли, разрабатывал новые техники кукловождения, снимал фильмы, писал книги, был страстным коллекционером (в его Музее - квартире хранятся удивительные и редчайшие коллекции старинных масок, механических театров, картин, книг. ) и был одним из самых влиятельных людей своего времени.

За десятки лет его театр превратился в самый крупный мировой кукольный центр, с двумя зданиями на Садовом кольце столицы, двумя сценами, зимним садом, самой полной и единственной в России библиотекой, где собрана вся известная литература о куклах, крупнейших в мире Музеем театральных кукол, где нет ни одной копии - все подлинники, архивами бесценных документов, фотографий, фото, видео, аудио, кино фондов.
http://www.puppet.ru/fund/index.html

Купить книгу «По ступенькам памяти» автора Сергей Образцов и другие произведения в разделе Книги в интернет-магазине OZON.ru. Доступны цифровые, печатные и аудиокниги. На сайте вы можете почитать отзывы, рецензии, отрывки. Мы бесплатно доставим книгу «По ступенькам памяти» по Москве при общей сумме заказа от 3500 рублей. Возможна доставка по всей России. Скидки и бонусы для постоянных покупателей.

"Вот уже десятилетие все куклы России оплакивают своего повелителя. С его уходом печально знаменитое “незаменимых у нас нет” обернулось саркастическим: “Теперь, кажется, действительно незаменимых нет”.

Писать об Образцове в критическом жанре нелегко. Сам он был читателем своенравным и отчаянно спорил с Гончаровым и Айвазовским, Есениным и Горьким. В какой “тайной свободе” нужно было воспитать себя, чтобы в семидесятые годы кинофильмами оспаривать горьковское “Жалость унижает”. Сам был рецензентом, всю жизнь одержимо коллекционировавшим не только рыбок и кукол, но и впечатления от книг, спектаклей, живописных полотен.

Сейчас много говорят о таком влиятельном культурном явлении, как “американская мечта”. Воспоминания Образцова — это учебник по российской и советской мечте. По учебнику мы видим, как он умел мечтать, умел увлекаться, умел жить весело, полнокровно. Во всех начинаниях был так победителен, что многие подозревали: волшебник.

Он и звезду героя получил первым в артистическом мире. И оставался беспартийным, что сделало для него невозможной эффектную сцену с сожжением партбилета. В книге Образцова описана не менее эффектная, хотя и не публичная сцена: узнав о награждении Звездой Героя, режиссер весь вечер чокается с телефонной трубкой, когда звонят с поздравлениями. Разнообразие приемов Образцова простиралось от шарика на пальце до гроссмейстерской организации масштабных кукольных спектаклей. Воспоминания Образцова — это книга успешно реализовавшегося таланта. Конфликтного, на все имеющего свое мнение, но умеющего жить в ладу с обществом, с действительностью. Думаю, у нас немного таких книг и таких судеб.

Первое впечатление от воспоминаний Образцова сродни впечатлениям от его былых авторских концертов: избыток энергии, которую рачительный хозяин тут же созидательно использует. Хозяином называли его и в театре, и это не означало диктаторских амбиций. Евгений Шварц вспоминал: “. образцовские актеры непрерывно вглядываются в образцовские работы и очень часто вступают с ним в пререкания на высоком уровне. Все это хорошо показывает, что в театре идет богатая духовная жизнь.

И Образцов в этих спорах выступает как первый среди равных — только как один из участников, пусть самый сильный, единого коллектива. Он не применяет никаких административных мер. А так как голова у него отлично разработанная, он побеждает в большинстве случаев”. Очень точная характеристика — побеждает за счет “отлично разработанной головы” — и становится хозяином положения. Он так и был прозван в театре — хозяином.

И литературный стиль Образцова выразителен: мы видим человека, спешащего убедить нас и потому то жестикулирующего словами, то упрощающего свои сентенции. Он стремится к полной ясности, варьируя на разные лады свои любимые построения. Стремится быть эффективным, полезным. Чем-то его язык, его страстная ирония напоминает Шкловского, и уж точно он из литературы двадцатых. Вот Образцов рассказывает о замысле проблемного документального фильма и в диалоге очень ярко передает свой собственный, полный подтекстов характер.

Если смотреть на “Ступеньки памяти” с обывательской точки зрения, покажется, что автор очень любил прихвастнуть. Например, о своей книге “Эстафета искусств” он простодушно говорит: “Красивая книга. Только что вышло второе издание. Еще красивее, чем первое”. Или — не забывает сообщить, как Джульетта Мазина на вопрос “Что вам понравилось в Советском Союзе?” ответила одним словом: “Образцов”.

Но только это не хвастовство, это — кураж артиста, которому интересно столь многое, что он верит и в подобный интерес зрителя и читателя. Да, кого-то образцовский эгоцентризм может раздражать, но поклонников всегда будет больше; секрет успеха нашему кукольнику был известен смолоду.

Это воспоминания артиста и общественного деятеля. Сейчас у нас много прославленных телевидением деятелей, они любят присоединяться к разным партиям, толкаться на фуршетах и играть в телевизионные викторины. Среди них немало снобов, есть антисемиты, попадаются нигилисты. Некоторые напоминают конферансье Апломбова из “Необыкновенного концерта”. Имеются диссиденты и богомольцы, патентованные западники и почвенники. Всякого добра хватает.

И всех объединяет одно: они играют в третьей лиге. Образцов всегда играл в высшей. И когда такой крупный художник, как Сергей Образцов, становится общественным деятелем, он остается свободным человеком и не пополняет “жадною толпой стоящих у трона”. Это простой и ясный урок для всех читателей “Ступенек”.

Сейчас книги Образцова переиздаются нечасто (эта — первая за двенадцать лет). Он как будто выпал из культурного обихода, оставшись лишь в учебниках по истории театра и, конечно, в театре своего имени. Этим несправедливым забвением мы обкрадываем себя. Сейчас, после смерти Сергея Владимировича, у нас немного более важных и интересных тем, чем осмысление этого явления. Думаю, книга “По ступенькам памяти” поможет в этом. А фотография с шариком на пальце, на которой кукольник запечатлен молодым, давно стала символом нашего кукольного театра, его знаком качества. Утвержден кукольный "Оскар"- Приз Образцова. За жизнь в искусстве театра кукол.

И еще. Сейчас издается немало мемуарной литературы разных эпох. В книге Образцова не найти жалоб на скупые командировочные, на тупость начальства и женскую вероломность. Все это, конечно, было и в его жизни. Но он написал “Ступеньки” как художник, а не папарацци собственной жизни. Все впечатления жизни были им творчески переработаны и литературно организованы.

Мне кажется, если мы вглядимся в мир “Ступенек памяти”, то получим информацию насущной важности, самую актуальную для нас нынешних. Как говаривал Образцов, если долго смотреть в кофейную гущу, можно увидеть жениха."

Несколько слов о книге внуков - Екатерины и Петра Образцовых “Необыкновенный Образцов” М. Яуза, Эксмо, 2002 г.
http://www.shults.ru/books.files/p0000008.jpg.htm

«Тираж книги 3000 экземпляров. То есть человек, который тянет к ней руку в магазине, — уже далеко не тот среднестатистический россиянин, с которым, собственно, непонятно что делать в культурном отношении. Покупатель и читатель “Необыкновенного Образцова” знает, кто такой Сергей Владимирович, или, в крайнем случае, может легко узнать.

Екатерина и Петр, любящие и любимые внуки своего великого дедушки, сознательно пишут именно частную историю, восполняют то, что без их деятельного участия не существовало бы.

- Сергей Владимирович был дворянином?

- Дедушка очень смеялся над всем этим дворянством: “Какие дворяне? Зачем же назад-то возвращаться! Все давно перемешались друг с другом!” Он не был дворянином. Его отец, мой прадед, был пожалованным дворянином. В то время всем, кто получал высшее образование, жаловалось дворянство, но по наследству оно не передавалось. Мой прадед закончил железнодорожную академию, получил впоследствии звание генерал-полковника, оставаясь абсолютно штатским человеком. Он даже не умел отдавать честь. Вся семья учила его этому. И когда на плацу выстраивались войска, прадед подходил к каждому и приветствовал не по уставу: “Образцов!”
( Владимир Николаевич Образцов - академик АН СССР (1939), лауреат Государственных премий СССР (1942, 1943 гг.), известный ученый, специалист по эксплуатации железнодорожного транспорта, его именем названа одна из центральных улиц Москвы, на которой находится Московский институт инженеров транспорта.)

Мать Сергея Владимировича, моя прабабушка, была обедневшей дворянкой. В девичестве она звалась баронессой фон Ребиндер, ее род происходил из русских шведов. Поскольку отец ее проигрался, она воспитывалась за шереметевский счет. Правда, посещала балы и до революции была директором гимназии.»

У нас с ним была невероятно трогательная дружба, но мы часто спорили. Он все время подговаривал меня бросить курить. И как-то сказал: "Ну что тебе подарить, дорогая, чтобы ты не курила?"
Я ответила: "Машину".
- "Кури", - сказал он.

Cтоит набрать в поисковике Пастернак. и множество ссылок к вашему вниманию.

Я хочу рассказать о книге, написанной скульптором, лепившем бюст Леонида Пастернака и записывавшем беседы с ним.

Купить книгу «Борис Пастернак. Встречи» автора Зоя Масленикова и другие произведения в разделе Книги в интернет-магазине OZON.ru. Доступны цифровые, печатные и аудиокниги. На сайте вы можете почитать отзывы, рецензии, отрывки. Мы бесплатно доставим книгу «Борис Пастернак. Встречи» по Москве при общей сумме заказа от 3500 рублей. Возможна доставка по всей России. Скидки и бонусы для постоянных покупателей.

"…Часто многостраничные рассуждения и воспоминания о человеке заслоняют от нас его самого, не позволяют за ними увидеть живого человека. `Не пишите обо мне громоздких исследований, - говорил отец, - но дайте мне появиться`. Именно это достигнуто на страницах книги Зои Маслениковой. Ее записи – одна из немногочисленных попыток закрепить в памяти ускользающий образ Бориса Пастернака в неуловимых чертах непосредственного общения и разговора". (Е.Б.Пастернак).

“Руки Пастернака – их невозможно забыть. Вся полнота его чувств, всё состояние души оживали в их движениях, воплощались в них. Он никогда не жестикулировал в принятом понимании этого слова. Руки двигались по скатерти, пальцы сцеплялись, расходились, ладони взлетали и падали, как подстреленные птицы. Никогда не было – чтобы Пастернак сжимал руки в кулак. Подрагивание вытянутых пальцев, довершали своей мукой то, что не удавалось высказать
словами. Руки были выразительнее лица, выразительнее голоса, выразительнее стихов. Время от времени, когда забывалась строка или слово, Пастернак, прикрыв глаза, выбрасывал руки в мою сторону и ждал подсказки." (Зоя Масленикова.)

Нет нужды подробно представлять книгу вдовы Леонида Пастернака
Зинаида Пастернак. Воспоминания. - М. Классика-XXI, 2004, 240 с.
http://www.chtivo.ru/chtivo=3&bkid=1165183.htm

" Воспоминания Зинаиды Николаевны Пастернак (по первому браку - Нейгауз) можно читать тремя способами. Во-первых, как любовную мелодраму с несколькими любовными треугольниками, промежуточным хеппи-эндом и запоздалым катарсисом.

Во-вторых, как записки о жизни советской элиты с описаниями писательских банкетов во время голода 30-х годов, способов получения путевок в закрытые санатории, размеров пайков из лимитных магазинов и иерархии участков на государственных дачах.
Наконец, на эти воспоминания можно смотреть как на хронику семейной, творческой и политической жизни Бориса Пастернака, от фавора в сталинскую эпоху до "нобелевской" травли писателя за роман "Доктор Живаго". Последний способ прочтения предпочтительный.

Зинаида Николаевна принялась за мемуары в 1962 году, через два года после смерти Бориса Леонидовича и за четыре года до собственной кончины. То был для нее очередной бедственный период: после обеспеченной жизни дамы высшего света она оказалась одна, в больнице, да еще и без средств к существованию. В ожидании пенсии приходилось уповать на милость Хрущева.

То ли по причине этих обстоятельств, то ли по природному темпераменту слог ее воспоминаний строг, скуп и лаконичен. Порой прямолинеен и резок. Сдержанность и прямолинейность, впрочем, были у Зинаиды Николаевны в крови. Именно эти черты ее характера в свое время дали повод близким упрекнуть ее в жестокости. Сразу после первых дней близости с Борисом Пастернаком Зинаида Николаевна написала письмо своему первому мужу, пианисту Генриху Нейгаузу. Тот в этот период был на гастролях. В этот письме Зинаида Николаевна без утайки выложила всю правду-матку. Рассказывают, что Генрих Густавович получил этот послание накануне концерта. Посредине выступления он закрыл рояль и заплакал. Надо отдать должное Зинаиде Николаевне: она потом корила себя за эту поспешность.

В своих воспоминаниях Зинаида Николаевна сохраняет тот же тон бескомпромиссности. Ее удивляет холодность Ахматовой, с которой поэтесса отреагировала сначала на известие о первом аресте ее мужа Николая Пунина, а потом и на весть о его счастливом освобождении. Ее возмущает самовлюбленность Осипа Мандельштама, не желающего слушать ничьи стихи, кроме своих.

Разумеется, Зинаида Пастернак испытывает глубокую антипатию к первой жене Бориса Леонидовича Евгении Владимировне и его последней пассии Ольге Ивинской. В последнем случае к чувству женской ревности примешивалась еще и ревность прототипа литературного персонажа. Зинаида Николавна имела все основания считать себя главным прообразом Лары из "Доктора Живаго", ведь история связи Лары с Комаровским была списана Пастернаком прямо с Зинаиды Николавны. Однако под конец жизни Пастернак на прямые вопросы жены о прототипе Лары отвечал уклончиво: мол, образ собирательный.

И тем не менее единственный, кого Зинаида Николаевна окружает ореолом безмерного почитания, это Борис Пастернак. Она вспоминает его мужество, с которым он однажды во время водной прогулки спас их от верной гибели. Она описывает детское простодушие, с которым Борис Леонидович вступался перед Сталиным за опального Мандельштама. Она рассказывает о его безрассудной порядочности, с которой он отказался подписать письмо в поддержку расстрела Тухачевского, Якира и Эйдмана. Она не устает повторять о бескорыстности Пастернака, отказывавшегося от многотысячных зарубежных гонораров и всегда приходившего на помощь страждущим.

Говорят, Зинаида Николаевна писать мемуары не хотела. Уговорили родственники. По какой причине она так сопротивлялась этой мысли, неизвестно, но усилие, с которым она повествует о своей жизни, чувствуется. Не потому ли, что прямота и честность требуют раскрытия куда больших тайн, чем это необходимо для сохранения доброй памяти?"
http://exlibris.ng.ru/bios/2004-03-11/6_pasternak.html

Чего я не читала и не стану читать ввиду неприглядности личности Ольги Ивинской -
Ивинская О. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени.

И книгу дочери Ольги Ивинской -
Ирина Емельянова. Пастернак и Ивинская.

Не боюсь показаться «оригинальной», но книгу Дмитрия Быкова тоже ценю невысоко.

" Почитаешь отзывы - и выходит, что Пастернаку вроде бы честь оказали. Вроде как благодарен он должен быть, по гроб жизни обязан Быкову за то, что тот за его биографию взялся. Есть у Кортасара рассказ "Шаги по следам", герой которого тоже взялся за жизнеописание известного поэта и по ходу выяснил, что был тот при жизни порядочной сволочью.

Быков подобного открытия не сделал - он, собственно, вообще никакого открытия не сделал - просто добросовестно изложил факты и лукаво их интерпретировал в пользу своих сугубо личных интересов и взглядов. Он создал своего Пастернака - кривенького, притянутого к жизни за уши - похожего на клонов из сорокинского "Голубого сала". Этот-то гомункулус, видимо, и должен благодорить Быкова за свое появление на свет. Наверное, это тоже искусство - даже наверняка. В том смысле, что оно искусственно, надумано, выморочено и т. д.

Тягомотина по-быковски.
Пролистал - теперь не знаю, куда деть эту, с позволения сказать, книгу. "

Купить книгу «Борис Пастернак» автора Дмитрий Быков и другие произведения в разделе Книги в интернет-магазине OZON.ru. Доступны цифровые, печатные и аудиокниги. На сайте вы можете почитать отзывы, рецензии, отрывки. Мы бесплатно доставим книгу «Борис Пастернак» по Москве при общей сумме заказа от 3500 рублей. Возможна доставка по всей России. Скидки и бонусы для постоянных покупателей.

" Претензий к книге всего две. При всей продуманности структуры и изощренности композиции написана она довольно небрежно. Автор нередко по журналистской привычке пользуется первым пришедшим ему в голову оборотом или сравнением, не дав себе труда придумать аналогию пооригинальнее. При этом — удивительное дело! — в ключевых эпизодах своего повествования он собирается и становится точен, четок, последователен. Описывая семейные коллизии нобелевского лауреата, Быков находит единственно возможные слова, не дающие впасть в сериальную пошлость. Хотя материал — взять хотя бы отношения Пастернака с Ольгой Ивинской — часто к тому располагает.

И второе. При том что книга делалась на века, в ней многовато неточностей — в том числе в цитатах. Хватает и фактических ошибок.
http://www.timeout.ua/text/book/4711/

Wissilla. мы рады приветствовать нового ценителя мемуаров!
Пожалуйста, оставайтесь, нам будет о чем поговорить!

О книге Марии (Мисси) Васильчиковой мы уже говорили в начале темы.
Из-за обилия материала и моей многословности трудно перелистать всю тему, поэтому желательно пользоваться "поиском" непосредственно в самой теме, очень ориентирует и помогает избежать повторов.

Лишь раз увидев портреты кисти Зинаиды Евгеньевны Серебряковой, их невозможно спутать с произведениями других авторов. Не получив серьезного художественного образования, она соединила в себе гены известных творческих семей Бенуа и Лансере и была фанатично предана искусству.

В ее творчестве лиричные женские и детские портреты соседствуют с монументальными картинами, посвященными русским крестьянам. Ее живопись стала известна уже в первое десятилетие XX века, но после вынужденного отъезда во Францию «выпала» из русской художественной культуры, и наши современники начинают постигать ее заново. Доктор искусствоведения А. А. Русакова повествует о судьбе художницы на основании воспоминаний, писем, а также глубокого знания ее творчества.

Зинаида Евгеньевна Серебрякова (1884-1967) принадлежит к старинной династии художников Бенуа–Лансере. Есть в русском искусстве имена, при звуке которых в нашем воображении встает ряд совершенных образов, исполненных какого-то внутреннего сияния, созерцательности и умиротворенности. Для прошлого столетия это Венецианов и его лучший ученик Сорока. Среди этих имен и имя Зинаиды Евгеньевны Серебряковой (Лансере), художницы, в искусстве которой, возникшем в первом десятилетии бурного XX века, мы не услышим ни одной диссонирующей ноты.

Зинаида Евгеньевна родилась в семье, дарившей русскому искусству на протяжении всего XIX и в начале XX века превосходных мастеров. Достаточно вспомнить отца художницы-скульптора Е. А. Лансере, ее дядю - известного графика, живописца, историка искусства Александра Бенуа, старшего брата-художника Е. Е. Лансере.

Выросшая в доме, где произведения искусства и самый дух его были не просто необходимой, но неотъемлемой частью жизни его обитателей, Серебрякова рано обрела целостность, гармоничность характера, художническая и человеческая грани которого оказались на редкость едиными. Профессиональные навыки пришли как-то сами собой, хотя и не стоит забывать об уроках, полученных в мастерской О. Э. Браза и парижской студии, называвшейся Академия де ла Гранд Шомьер. Она росла в петербургском доме своего деда, где собирались будущие основатели объединения «Мир искусства» – ее дядя Александр Бенуа, брат Евгений Лансере, а также Лев Бакст, Константин Сомов и другие.

На публике свои произведения Серебрякова впервые показала в 1910 г. на VII выставке Союза русских художников. На ней художница продемонстрировала 14 работ, в число которых вошел ее знаменитый автопортрет «За туалетом».

"Жила молодая женщина в глубокой деревенской глуши. и не было ей другой радости, другого эстетического наслаждения в зимние дни, отрывавшие ее от всего мира, как видеть свое молодое веселое лицо в зеркале, как видеть игру своих обнаженных рук с гребнем. Как само лицо, так и все в этой картине юно и свежо. Здесь нет и следа какой-нибудь модернистической утонченности. Но простая жизненная обстановка в освещении молодости становится прелестной и радостной", - писал о картине А. Н. Бенуа.

В 1912 г. она вступила в объединение «Мир искусства», со многими членами которого ее связывали дружеские и родственные отношения.

Революция вторглась в жизнь Серебряковой драматически. В марте 1919 г. умер муж, и художница осталась вдовой с четырьмя детьми. В 1924 г. она уехала в Париж, предполагая там заработать и вернуться на родину.
Осенью 1924 года Зинаида Серебрякова покинула Россию, как оказалось, навсегда. В Париже было все то же - вечное безденежье, одиночество, тоска по детям. Здесь ее реалистическая манера письма никому не была нужна - в моде были разнообразные модернистские течения.

С большим трудом Зинаида Серебрякова смогла «выписать» из советской России сначала сына Александра в 1925 году, затем дочь Екатерину, в 1928 году. Другую свою дочь Татьяну она увидела вновь после тридцатишестилетней разлуки лишь в 1960 году.
www.bfrz.ru/news.cgi?id=14-12-2006-53&news=122006

В 1928-м Зинаида Серебрякова познакомилась с бельгийским предпринимателем и меценатом, получившим баронский титул за «хозяйственные достижения». Де Броуэра впечатлили полотна русской художницы, он спонсировал две ее поездки в Марокко, где она работала много и плодотворно.
В Париже Серебряковой было суждено остаться жить до самой своей смерти (1967). Она почти все время бедствовала, перебиваясь редкими заказами. Одной из самых крупных ее работ стала роспись зала на вилле «Мануар дю Реле» в Помрейле. Для выполнения этого заказа Серебряковой, по ее собственному признанию, пришлось специально изучать скульптуры в залах Лувра и специфику создания подобного рода ансамблей. В качестве модели художница привлекла свою дочь Катю.

После Второй мировой войны, когда барон де Броуэра умер, дом был продан, и картины хранились в подвале, где пострадали от сырости и крыс.
http://www.artgorizont.com/news.php?id=1336

Из статьи Александра Бенуа :

« Я чувствую известную неловкость, приступая к отзыву о выставке Зинаиды Серебряковой. Дело в том, что она мне приходится родной племянницей, а ведь об очень близких, если не в мемуарах, не полагается говорить, да еще в хвалебном тоне.

Но что делать, если Серебрякова, несмотря на то что она мне родственница, действительно один из самых замечательных русских художников нашего времени и если ее искусство, с первых же шагов, меня очаровало и если у меня сложилось в отношении его совершенно твердое, лишенное малейшей предвзятости убеждение, что это замечательное и прекрасное искусство? Ответ простой: надо позабыть, что она моя племянница, что это та самая маленькая Зина Лансере, которая вместе со своими сестрами и братьями росла в нашем родительском доме, и “храбро” высказаться во всеуслышание о Зинаиде Серебряковой как о человеке постороннем.

Но вот Серебрякову не только мне, но и вообще всякому трудно принять за человека постороннего. В ее искусстве столько милой, ласковой прелести, оно такое по существу близкое, оно так просто и прямо говорит сердцу и уму, что трудно быть вполне объективным, когда говоришь о нем. Оно слишком подкупает, слишком пленит. И сколько уже лет прошло с того дня, когда она всех поразила своим замечательным автопортретом, ставшим украшением Третьяковской галереи, а все еще искусство Серебряковой остается таким же свежим, непосредственным и подкупающим.

С тем же исключительным мастерством она продолжает передавать живой блеск глаз, так же манит в ее передаче плотность, упругость и сияние тела, так же естественно красивы сочетания ее красок, с такой же классической легкостью ложатся мазки ее кисти и штрихи пастели. И раньше никогда ни в чем у нее не было школьной рутины, нигде не сказывалось рабство готовых формул, и совершенно так же сейчас все искусство Серебряковой остается свободным; оно к тому же исполнено какого-то, я бы сказал, веселья, несомненно отражающего то состояние радостного возбуждения, в котором художница пребывает во время своей работы.»

Wissilla. и согласна с Вами, и о многом хотела бы подробнее поговорить, но за недостатком времени вынуждена отложить.

Просто для себя я всегда разделяю личность человека и личность творца. Творца - "никто тронуть не моги"! Т.е. то, что создано - от бога. А человек может быть и небезупречным, как и в личной жизни, так и в поступках.

(Вот обвиняют же Чуковского в елейности и "иудстве", да я бы только за это сама не знаю, как, но бросилась бы его защищать!)

О Марлен, о ней самой только читала у других, ее мемуары не читала, книгу Марии Рива сознательно не покупала, прошло мимо. А, может быть, вернусь к этой теме когда-нибудь. Потянет, и все! Надо будет читать!

О Марине Цветаевой, если интересно, задайте поиск в нашей же теме, и о Муре тоже есть.

А не читали ли Вы Ариадну Эфрон "Зимы моей снега"? Лежит, ждет своего часа. И еще я видела на прошлой неделе трехтомник Ариадны, изданный "Возвращением", там все ее эпистолярное наследие, письма, переводы. Но не купила, чем мучаюсь до сих пор.

Творцы-т как раз мне интереснее всего. И согласна совершенно -- они неприкосновенны для судейства (впрочем, и других судить дело неблагодарное, оставим для кумушек).

Мы отшатываемся от разных карабасофф: меня настолько интересует личность Марлен, что книга дочери была желанным подарком много лет назад и я рада, что эти воспоминания есть в моей "сокровищнице дохлых шкур". Здесь я была как раз всеядна.

Иначе с Мариною Ивановной. Я ведь еще и каждую, ею собственноручно написанную строку, прочитала. А потому к Ариадне Сергеевне отношение двойственное, и мне она как личность боле не интересна. Совсем. Дневники Мура прочитаны давно и со смешанными чувствами боли, радости, горечи и понимания. Жаль, что анонсированные дневники Ариадны так и не увидели света (возможно, никогда и не увидят), хоть и были заявлены в печать раньше Муровых. Вот это прочитала бы. Для полноты восприятия.

Вообще, как мне видится, мы здесь смешали в кучу коней и людей: то есть, мемуары от первого лица (собственно мемуары), воспоминания о третьих лицах и анализ жизни и творчества (биографии). Мне интересны все три категории, особенно, если начинать копать глубоко: письма и дневники Блока, мемуары Любови Дмитриевны, Андрея Белого, и дале по списку. Тогда возникает более или менее полная картина. Относительная, канешна. Но что мы можем в этом относительном мире.

Касательно Чуковского. Каким бы человеком он ни был, он интересный и умный собеседник. А судить людей, особенно по тем брутальнейшшим из времен. Некомильфо.

Быкова о Пастернаке читать начала. Понравилось. Тем хотя бы, что глубоко. Буду продолжать.

А вот из последних открытий могу порекомендовать серию, если не слышали, Свидетели эпохи Тоже, разумеется, неоднородные источники попадаются, но есть и жемчужины. Например, [/b] Институтки [b] Мемуары же кн. Бартеневой и великой княжны Марии Павловны весьма разочаровали. Весьма.